Глава 5

Утром того дня, на который был назначен осмотр Киллинч-Холла адмиралом и миссис Крофт, Энн сочла абсолютно естественным отправиться к леди Рассел (что она делала практически каждый день) и не возвращаться домой, пока визит не был окончен – тогда же она сочла не менее естественным сожалеть, что упустила возможность с ними познакомиться.

Встреча двух сторон привела к полному обоюдному удовлетворению, и решение было немедленно принято. Обе дамы были заранее настроены на положительный результат, а потому единственным, на что они обращали внимание друг в друге, были приятные манеры. Что же до мужчин, то на стороне адмирала были столь сердечный дружелюбный юмор, такая открытость, доверчивость и щедрость, что они не могли не подкупить сэра Уолтера, который, к тому же чувствовал себя польщенным словами Шепперда о том, что адмирал считал хозяина Киллинч-Холла образцом прекрасного воспитания, и поэтому был бесконечно вежлив и предупредителен.

Дом, сад, парк и мебель были одобрены, Крофты были одобрены не меньше, условия, время, все и всё было превосходно, и служащие господина Шепперда немедленно принялись за работу, причем в силу полного согласия договаривающихся сторон, ни малейших трудностей в оформлении договора не предвиделось.

Сэр Уолтер без колебаний объявил адмирала самым привлекательным внешне моряком, какого он когда-либо видел, и даже снизошел до того, чтобы сказать, что если бы его личный парикмахер занялся прической адмирала, то с ним не стыдно было бы появляться повсюду в обществе. Что же касается адмирала, то он с присущим ему добродушием заметил жене, когда они ехали обратно через парк:

– Полагаю, дорогая, что мы скоро заключим сделку, несмотря на то, что нам говорили в Таунтоне. Разумеется, чудес от баронета ждать не приходится, но он, похоже, безвреден.

Таковы были комплименты сторон друг другу, которые, видимо, можно счесть примерно равноценными.

Предполагалось, что Крофты должны въехать в Киллинч-Холл в день святого Майкла, и, поскольку сэр Уолтер предполагал переехать в Бат месяцем раньше, то следовало немедленно заняться необходимой подготовкой. Леди Рассел не сомневалась, что у Энн не будет возможности сколько-нибудь повлиять на выбор дома, да и перспектива столь скорого отъезда любимицы ее отнюдь не радовала. Она хотела бы, чтобы Энн могла задержаться дольше остальных, чтобы после рождества поехать в Бат вместе с ней. Однако, поскольку ей самой необходимо было уехать из Киллинча на несколько недель, то пригласить Энн погостить это время у нее она не могла. Сама же Энн, хоть и боялась сентябрьской жары в ослепительно белом Бате и жалела, что не придется провести в деревне полные грустного очарования осенние месяцы, все же не хотела оставаться. Уехать вместе со всеми будет правильнее, мудрее, а значит, и менее болезненно.

Вскоре, однако, ей пришлось пересмотреть свои планы. Мэри, которой довольно часто слегка нездоровилось, относилась очень серьезно к своему самочувствию и имела привычку требовать к себе Энн, как только с ней что-то не ладилось. Так вот теперь, испытывая недомогание, она предчувствовала, что болезни не оставят ее в покое всю осень, а потому умоляла – или, вернее сказать, настойчиво требовала, поскольку едва ли это можно назвать мольбой, – чтобы вместо Бата Энн приехала в Апперкросс и оставалась там как можно дольше.

– Я просто не смогу обойтись без Энн, – объясняла Мэри свою просьбу, на что Элизабет ответила:

– Тогда я уверена, что ей лучше остаться, поскольку в Бате она абсолютно никому не нужна.

Всегда приятнее чувствовать себя кому-то нужным (пусть даже просьба выражается не самым лучшим образом), чем абсолютно бесполезным и отвергнутым, поэтому Энн была рада, что может кому-то помочь, что у нее появились обязанности, которые, помимо всего прочего, позволят ей остаться на какое-то время в дорогой ее сердцу деревне. Надо ли говорить, что она с готовностью согласилась остаться.

Приглашение Мэри избавило леди Рассел от ее затруднений, и скоро было решено, что Энн приедет в Бат вместе с ней, пока же будет делить свое время между Апперкроссом и Киллинчем.

Все складывалось почти идеально, однако вскоре леди Рассел обнаружила в планах серьезный изъян, который очень сильно ее встревожил: как выяснилось, миссис Клей должна была ехать в Бат вместе с сэром Уолтером и Элизабет, поскольку являлась для последней важной и бесценной помощницей во всех делах. Леди Рассел была безумно расстроена, что подобное решение вообще было принято, – это ее удивляло, огорчало и пугало, – но кроме того, она понимала, насколько это унизительно для Энн: ведь миссис Клей была необходима, а Энн – бесполезна.

Энн привыкла к подобным унижениям, однако она не хуже леди Рассел понимала, насколько неосторожно было приближать к себе женщину, подобную миссис Клей. Энн была весьма наблюдательна и неплохо знала своего отца (хотя нередко даже жалела об этом), и она чувствовала, что столь тесные отношения вполне могут привести к более чем серьезным последствиям для семьи. Разумеется, сейчас ее отец был очень далек от чего-нибудь подобного. У миссис Клей были веснушки, и неровные зубы, и некрасивые запястья, по поводу которых сэр Уолтер постоянно отпускал язвительные замечания в ее отсутствие, однако она была молода и в целом, безусловно, привлекательна. Притягательность же, которую придавали ей острый ум и подчеркнуто приятные манеры, была намного опаснее, чем чисто внешнее очарование. Энн так глубоко прониклась пониманием этой опасности, что сочла своим долгом поговорить с сестрой. У нее было мало надежды на успех, однако она понимала, что если события действительно станут развиваться так, как она предполагала, то положение Элизабет будет куда более плачевным, чем ее собственное, а потому не хотела, чтобы сестра когда-нибудь упрекнула ее за несделанное предостережение.

Разговор состоялся, но Элизабет восприняла его как оскорбление. Она не понимала, как столь нелепое предположение могло прийти в голову, и с негодованием поручилась, что все останется в надлежащих рамках.

– Миссис Клей, – сказала она с теплотой в голосе, – никогда не забывает, кто она такая. Я знаю ее намного лучше, чем ты, и уверяю тебя, что ее взгляды на брак особенно безупречны. К неравенству в положении и состоянии она относится с большим неодобрением, чем большинство людей. Что же касается моего отца, то если он так долго оставался вдовцом ради нас, то как можно подозревать его сейчас! Будь миссис Клей красавицей, не спорю, мне, возможно, не следовало бы так много держать ее подле себя: не то, чтобы я хоть на минуту допускала, что отец решится на неравный брак, но он мог бы страдать от этого. Но ведь бедняжку миссис Клей нельзя назвать даже хорошенькой! Нет, я более чем уверена, что ее присутствие абсолютно безопасно. Можно подумать, ты никогда не слышала, как мой отец отзывается об изъянах ее внешности, которые, увы, нельзя не заметить, а ведь ты присутствовала при этом множество раз! Эти ее зубы! И эти веснушки! Лично у меня веснушки не вызывают такого отвращения, как у него: я знаю, что некоторых небольшое количество веснушек не слишком портит, но он-то их не переносит! Ты же должна была слышать, как он отзывался о ее веснушках!

– Едва ли найдется такой изъян, – ответила Энн, – с которым приятные манеры постепенно не заставили бы примириться.

– Я думаю по-другому, – коротко сказала Элизабет. – Приятные манеры могут добавить человеку приятных черт, но никогда изменить то, что в нем некрасиво. И потом, поскольку в любом случае мои интересы затронуты здесь больше, чем чьи-то еще, я не вижу необходимости в твоих советах.

И все-таки Энн была рада, что поговорила с сестрой (благо, теперь разговор был уже позади), и надеялась, что слова ее не пропадут даром. Даже отвергнув с негодованием всякие подозрения, Элизабет все же могла стать наблюдательнее.

Последний экипаж, запряженный четверкой лошадей, должен был вести в Бат сэра Уолтера, мисс Эллиот и миссис Клей. Все отъезжающие находились в превосходном настроении – сэр Уолтер даже был готов отвечать небрежными кивками на приветствия опечаленных его отъездом мелких арендаторов и земледельцев, если таковые повстречаются на пути, а в то же самое время Энн в полном одиночестве медленно шла по направлению к Киллинч Лодж, где должна была провести первую неделю.

Леди Рассел находилась не в лучшем настроении, чем ее молодая подруга, потому что с трудом могла смириться с тем, что отныне семья Эллиотов – не единое целое. Их респектабельность была для нее не менее важна, чем собственная, а ежедневное общение с ними уже давно стало дорогой сердцу привычкой. Для нее было слишком болезненно видеть их опустевший дом, и еще хуже – знать, что скоро здесь поселятся другие люди. Поэтому, чтобы не мучить себя слишком долго печальным и меланхоличным зрелищем, которое представляло собой теперь так сильно изменившееся поместье, а также не видеть приезда Крофтов, леди Рассел решила уехать из дома сразу, как только из него уедет Энн. Так и было сделано: как только Энн перебралась в Апперкросс, леди Рассел отправилась по своим делам.

Апперкросс был небольшим поселением, которое всего несколько лет назад полностью соответствовало староанглийскому стилю. Здесь было всего два дома, которые выделялись на фоне жилищ крестьян и мелких фермеров: большой особняк, который называли Главным Домом, имел высокие стены, могучие ворота и был окружен старыми, как и сам дом, деревьями, а также отличался основательностью постройки, и оставался неизменным на протяжении всего времени своего существования. Кроме него, был еще небольшой аккуратный домик, который когда-то принадлежал приходскому священнику. Этот домик имел миниатюрный сад и буквально утопал в зелени винограда и грушевых деревьев. Когда молодой сквайр женился, домик переделали в коттедж для молодой четы, и теперь Коттедж Апперкросс, украшенный верандой, балконами и прочими милыми деталями был, пожалуй, не менее приятен глазу путешественника, чем более основательный и значительный Главный Дом, расположенный в четверти мили дальше.

Энн довольно часто жила здесь и была знакома с образом жизни хозяев не хуже, чем с порядками, которые царили в Киллинче. Обе семьи постоянно встречались на протяжении столь долгого времени, так привыкли приезжать друг к другу и уезжать в любое время, что привычки всех и каждого были вполне изучены. Поэтому Энн несколько удивилась, застав сестру в одиночестве, – ведь оставаясь одна, она практически неизменно заболевала и впадала в уныние. Будучи, бесспорно, более чувствительной, чем старшая сестра, Мэри все же сильно уступала Энн в разумности, уравновешенности и чуткости. Когда она была здорова, счастлива и в центре внимания, то ей нельзя было отказать ни в приятности нрава, ни в очаровательной веселости, однако малейшее недомогание полностью выбивало ее из колеи. Кроме того, она абсолютно не переносила одиночества: унаследовав немалую часть эгоцентризма Эллиотов, она была весьма склонна при малейшем огорчении чувствовать себя еще и полностью заброшенной и несправедливо позабытой. Что же касается внешности, то она уступала обеим сестрам, и даже в лучшие свои годы была не более чем просто «хорошей девушкой».

Сейчас она лежала на выцветшем диване в прелестной маленькой гостиной. Мебель здесь когда-то была очень элегантной, однако солнце за четыре года сделало свое дело, да и присутствие в доме двух детей не могло пройти даром, а потому теперь все выглядело несколько выгоревшим и потрепанным. Когда появилась Энн, то вместо приветствия услышала следующее:

– Наконец-то это ты! Я начала думать, что никогда тебя не увижу. Я так больна, что еле-еле могу говорить. За целое утро я не видела ни одного живого человека!

– Мне очень жаль, что ты не здорова, – ответила Энн. – Но ведь судя по твоему письму, во вторник ты чувствовала себя прекрасно!

– Да, я старалась, чтобы все выглядело именно так. Я всегда стараюсь. Но на самом деле мне совсем не было так хорошо тогда, и уж конечно, я никогда в жизни не была, по-моему, так больна, как все сегодняшнее утро. Во всяком случае, уверена, что я слишком слаба, чтобы оставаться одной. А что, если бы со мной вдруг случилось что-нибудь ужасное, а я даже не смогла бы дотянуться до звонка! А леди Рассел, как я вижу, не соизволила приехать! Уверена, что она и трех раз не была здесь за это лето.

Энн сказала все, что подобает говорить в подобных случаях, и спросила Мэри о муже.

– О, Чарльз! Он на охоте. Я его не видела с семи часов. Он все-таки уехал, хотя я говорила, как я больна. Он обещал не задерживаться, но до сих пор не вернулся, а ведь уже почти час дня! Уверяю тебя, я за целое утро не видела ни одной живой души.

– А разве с тобой не было твоих маленьких сыновей?

– Да, пока я могла выносить их шум. Они так неуправляемы, что приносят мне больше вреда, чем радости. Маленький Чарльз меня совершенно не слушается, и Уолтер постепенно становится точно таким же.

– Ничего, теперь ты скоро почувствуешь себя лучше, – бодро ответила. Энн. – Ты же знаешь, я всегда вылечиваю тебя, когда приезжаю. А как поживают в Главном Доме?

– Ничего не могу тебе о них сказать. Сегодня я не видела никого, кроме господина Масгроува, который просто приостановился и разговаривал через окно, даже не слезая с лошади. И хотя я сказала ему, как я больна, ни один из них не остался со мной. Для юных мисс Масгроув это, по-видимому, не слишком приятно, а они никогда не пожертвуют своими интересами.

– Однако, возможно, ты увидишь их еще утром – ведь еще так рано.

– Мне они совершенно не нужны, уверяю тебя. По мне, они слишком много говорят и смеются. О, Энн, я так больна! С твоей стороны было очень жестоко не приехать во вторник.

– Но моя милая Мэри, вспомни, пожалуйста, какое обнадеживающее письмо ты мне прислала! Ты была так бодро настроена: писала, что чувствуешь себя превосходно, и мне не следует торопиться с приездом. И потом, ты же знаешь, что я хотела оставаться с леди Рассел как можно дольше. Да и помимо всего этого, я просто была очень занята: у меня было столько дел, что мне было бы трудно уехать из Киллинча раньше.

– Бог ты мой! Какие же такие дела могли быть у тебя?

– Очень много дел, уверяю тебя. Сейчас я всего не вспомню, но кое-что могу сказать. Я делала копию каталога книг и картин отца, я несколько раз ходила в сад с Маккензи, пытаясь понять сама и объяснить ему, какие из растений Элизабет предназначены леди Рассел, я упаковывала свои вещи, разбирала книги и ноты, и мне пришлось заново укладывать чемоданы, потому что я не поняла вовремя, что собираются отправлять в фургонах. И, потом, у меня было еще одно дело, Мэри, самое утомительное из всех: мне пришлось обойти почти все дома прихода и со всеми попрощаться. Мне сказали, что люди этого хотят. Но на все это ушло так много времени!

– Вот как! – и, после некоторой паузы, – Но ты ничего не спросила у меня о вчерашнем ужине, а ведь ты знала, что мы были у супругов Пул!

– Так ты, все-таки поехала? Я не спрашивала, потому что решила, что тебе придется отказаться.

– Ну, разумеется, я поехала. Вчера я прекрасно себя чувствовала. Со мной вообще все было в порядке до сегодняшнего утра. Да и странно было бы, если бы я не поехала.

– Я очень рада, что ты достаточно хорошо себя чувствовала, и, надеюсь, хорошо провела время на ужине.

– Ничего особенного. Всегда заранее знаешь, каким будет ужин, и кто будет приглашен. И это так безумно неудобно – не иметь собственного экипажа! Я ехала с господином и госпожой Масгроув, и нам было ужасно тесно. Они оба такие большие и занимают столько места! И потом, господин Масгроув всегда садится спереди, а мне пришлось тесниться на заднем сидении вместе с Генриеттой и Луизой. Очень вероятно, что сегодня я чувствую себя такой больной именно из-за этого.

Еще немного стойкого терпения и показной бодрости со стороны Энн практически исцелили Мэри. Скоро она уже могла сидеть на диване и начала надеяться, что к обеду сможет подняться. Затем, забыв об этом, она уже была на другом конце комнаты, поправляя вазу с цветами, затем поела холодного мяса, а затем была уже вполне в форме, чтобы предложить немного прогуляться.

– Куда мы пойдем? – спросила она, когда обе были готовы. – Полагаю, ты не захочешь идти в Главный Дом, пока они не нанесли визит тебе?

– Я совершенно не против, – ответила Энн. – Никогда не стала бы думать о таких мелочах и церемониться, когда речь идет о людях, которых я знаю настолько хорошо, как господина и госпожу Масгроув.

– Да? Но они обязаны нанести тебе визит как можно скорее. Они должны понимать, на что ты имеешь право как моя сестра. Впрочем, мы можем пойти и посидеть с ними немного, а когда это будет сделано, мы сможем погулять в свое удовольствие.

Энн всегда считала эти отношения крайне неблагоразумными, однако оставила попытки что-либо исправить, поскольку уверилась, что, хотя с обеих сторон постоянно имелись претензии и обиды, ни та, ни другая семья уже не могла без этого обходиться.

И они ходили в Главный Дом, и сидели там, обычно, целых полчаса в старомодной квадратной зале, с небольшим ковром и сияющим полом, порядок в которой преднамеренно нарушали дочери хозяев, используя для этого огромное фортепиано, арфу, подставки для цветов и маленькие столики, расставленные, как попало. О, если бы все это могли видеть те, кто изображен на портретах, украшающих стены! Если бы эти джентльмены в коричневом бархате и дамы в голубом атласе могли себе представить, что сталось с привычным порядком и строгостью стиля! Казалось, сами портреты взирали на все это с изумлением.

Масгроувы, как и их дома, находились в стадии перемен и, возможно, совершенствования. Отец и мать оставались верны староанглийскому стилю, молодежь же отдавали предпочтение новизне. Господин и госпожа Масгроув были очень хорошими людьми, дружелюбными, гостеприимными, хотя не слишком образованными и далеко не утонченными. У их детей были куда более современные взгляды и манеры. Это была довольно многочисленная семья, но, кроме Чарльза, взрослыми из младшего поколения были только Генриетта и Луиза – юные леди 19 и 20 лет, которые достигли в школе в Экстере всех необходимых успехов и теперь, подобно тысячам других юных леди, жили ради моды, счастья и замужества. Туалеты у них были самые изысканные, лица довольно хорошенькие, настроение, как правило, превосходное, манеры раскованные и приятные. Дома с ними считались, за его пределами они неизменно были всеобщими любимицами. Энн нередко думала о них как о счастливейших созданиях из всех, кого она знала. От желания поменяться с ними местами ее, как и многих из нас, спасало успокоительное чувство собственного превосходства – она не захотела бы отказаться от своего утонченного, гибкого ума ради доступных им радостей жизни. Она завидовала только тому, что между ними царили, казалось, идеальное понимание и согласие, а также дружелюбная и немного насмешливая взаимная симпатия, которой Энн была практически лишена в отношениях с обеими своими сестрами.

Их приняли с искренней сердечностью и наилучшим образом. Впрочем, Энн и так очень хорошо знала, что Главный Дом, как правило, был меньше всего повинен в возникающих сложностях. Полчаса незаметно пролетели за приятной беседой, и Энн вовсе не удивилась, что, в конце концов, Мэри настоятельно пригласила обеих мисс Масгроув прогуляться вместе с ними.

Загрузка...